Василий Стенькин - Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]

В Боготол мы приехали ночью. В единственной гостинице, куда мы обратились, нам предложили одну койку на двоих. Рассчитывать на что-то лучшее в этом городишке не приходилось.

Начальник райотдела старший лейтенант Балакин принял нас любезно, но тут же огорошил, сообщив:

— Села Поселье во вверенном мне районе нет.

— Как нет?

— Вовсе нет.

— А что есть похожее, созвучное?

— Похожее? Черт его знает...

— У нас есть село Большая Косуль, — подсказал лейтенант Грачев, присутствовавший при беседе, — местные жители называют его «Бекосуль». Может, там?

— Пригласите участкового уполномоченного милиции.

По звонку Балакина в кабинет вошел молодой симпатичный парень в штатской одежде. Он поздоровался со всеми за руку и, не дожидаясь приглашения, сел на свободный стул.

— Вам не приходилось слышать в Большой Косули фамилию «Корнакова Анастасия Игнатовна?» — спросил я.

— Как не приходилось, знаю. К ней месяца два тому назад приехал брат из Забайкалья... По моим данным, у него есть огнестрельное оружие...

— Чего же ты смотришь? — начальственным тоном спросил Балакин, хотя этот красивый младший лейтенант не подчинен ему.

— Я только получил эти данные, — спокойно ответил младший лейтенант. — Еще начальству не докладывал.

— Брат этот работает где?

— В Александровской тракторной бригаде механиком.

— Спасибо. Вы можете быть свободны, товарищ младший лейтенант, — сказал я, обращаясь к участковому. — Ну, а как нам туда добраться, товарищ Балакин?

— Можно на лошадке, не откажу. Или найти попутную машину. Я пошлю с вами вот лейтенанта Грачева...

Попутной машины мы не нашли и поэтому поехали на лошади. Крупный саврасый мерин с огромным вздувшимся животом шел довольно ходко, но бег для него был сущим наказанием. Пробежав двести-триста метров, он начинал фыркать и возвращался к степенному шагу.

Поля только что освободились из-под снега и были похожи на огромное лоскутное одеяло с желтыми, сиреневыми и зелеными квадратами. Висит сизоватая дымка, и тусклый солнечный диск кажется оранжевым. К непогоде.

До Большой Косули путь был не так уж велик, и к вечеру, пригласив с собой председателя Александровского сельсовета, бывалого фронтовика, рослого и ладно скроенного, мы приехали в тракторную бригаду.

Ставров был на месте. Мы предъявили ему ордер на арест. Среди механизаторов послышался ропот. Я не мог понять, чем обеспокоены люди.

Председатель прошептал мне на ухо: «Вчера здесь проводили совещание, трактористов ругали за невыполнение плана, они связывают арест Ставрова с тем разговором».

— Товарищи, — обратился я к собравшимся. — Задержание Ставрова не связано ни с работой бригады, ни тем более со вчерашним совещанием. Он арестован, как государственный преступник...

Ставров стоял, потупив голову.

Пошел дождь, к ночи сменившийся мокрым снегом. К утру совершенно развезло дороги. К переправе через Чулым мы отправились пешком — я, старшина Филинов и Ставров. Лейтенант Грачев остался по делам в селе.

Река, забитая шугой, кипела. Старик-перевозчик, сдвинув треух, долго царапает затылок.

— Куды беду сейчас... Вона какая пурга... Однако, паря, переждать надо.

До обеда сидели в его землянке, слушали байки, до которых охочи деревенские старики. Но вот река начала очищаться, шуга пошла полосами и островками.

— Ну что, дед, пора?

— Пора дак пора, — соглашается старик. — Четырех, однако, не подымет лодчонка-то. Ладно, попытаем судьбину...

Мы со стариком сели за весла, старшина — на корму, не отпуская заведенные за спину руки Ставрова. Оставлять его руки связанными было опасно, утонет, свободными — перевернет лодку.

На середине реки лодка попала в кипящую кашу. Она так густа, что весла не пробивались через нее. Шуга, наслаиваясь, поднялась почти до верха борта. Неуправляемую лодку сносило течением все дальше вниз. Наконец, нам удалось повернуть ее носом против течения. Шуга со скрежетом обошла лодку, и мы попали в чистую прогалину. Ставров пристально и напряженно смотрел на меня.

До берега оставалось метров двадцать. И вдруг лодка сделала резкий крен — мы все в воде.

Я плыву на спине. Следом за мною Ставров. Старик и старшина ухватились за лодку и, энергично двигая ногами, гнали ее к берегу. Вода обжигает тело, льдинки царапают шею, подбородок. Недалеко от берега Ставров, отставший от меня метра на три, начал все чаще и чаще нырять. Возвратился к нему, и он тут же утянул меня под коду. Вспыли, я схватил его за ворот комбинезона так, чтобы он снова не уцепился за меня. Наконец, ноги касаются дна. Перевозчик и Филинов причалили метрах в ста ниже по течению. Вблизи мы увидели развалившуюся сараюшку. С подветренной солнечной стороны ее разделись и обсушились.

Мы не сразу догадались, почему перевернулась лодка.

— Вон варнак ваш опрокинул, — сердито проворчал старик, стрельнув колючим взглядом в Ставрова. — Поганец!

Ставров недели две путал, выкручивался, пытался выяснить, что известно о нем следователю. Но и у самого опытного преступника рано или поздно происходит психологический надлом, когда он убеждается: запирательство бесполезно, чистосердечное признание — единственный выход из положения.

Такой момент наступил и у Ставрова.

— Ладно, — бросил Ставров, отрешенно махнув рукой. — С чего начинать? С самого детства?

— Нет, — спокойно сказал следователь. — Вашу жизнь до момента выезда из Канского района мы уже записали. Там все верно. Начинайте с войны, только без путаницы.

— Пишите.

— Запишем потом. Рассказывайте, а мы с товарищем капитаном послушаем.

— Наш хутор на реке Ея, — начал Ставров, — со слов родителей представлялся мне райским местом... В тридцать девятом году я в Боготоле сел на поезд и со многими пересадками доехал до Краснодара, а оттуда — до хутора. Там жила тетка, сестра отца, одинокая старуха. Она обрадовалась приезду племянника и не чаяла души во мне. Ну, немного пожил у тетки и поехал в станицу, поступил шофером в райпотребсоюз. Осенью сорокового меня призвали в армию. Началась война.

Наша часть сражалась в моих родных местах. Весной сорок второго года наш батальон попал в окружение. Командир приказал пробиваться в одиночку. Я пришел в свой хутор. Жил у тетушки. Немцы, по слухам, заняли Кавказ, подходят к Волге. Я рассудил так: наши придут не скоро, помирать с голоду неохота — надо искать работу. В станице встретил дружка, он служил в немецкой полиции. Работа, говорит, легкая: ходим вокруг станицы да песенки поем.

Словом, подал я заявление о желании служить в полиции. Написал автобиографию: отец раскулачен, потом будто бы расстрелян НКВД, сам, мол, сидел в тюрьме. Это я цену себе набивал. Приняли. Первые дни действительно вроде ничего. Служба не трудная, платили нормально. Потом послали в Днепровские плавни, партизан ловить. Там страшновато было...